Nicole McDowel

Дженнифер Энистон

Глава I
ознакомительная

Я обнаружил неизвестно что, капитан!
1.1. Полное имя: Николь МакДауэл.
1.2. Прозвища: Ник, Ники, а вообще что угодно, лишь бы не по фамилии.
1.3. Дата рождения: 10.04.2309 | 37.
1.4. Год выпуска и отделение: не обучалась в Академии.
1.5. Звание и должность: гражданская.
1.6. Место рождения: Солнечная Система, Земля, США, Северная Каролина, Роли.
1.7. Раса и пол: человек; женский.
1.8. Ориентация: гетеро.
1.9.1. Рост: низкий (158).
1.9.2. Телосложение: кочует из стройного в спортивное и обратно.
1.9.3. Цвет волос: светло-русые, золотистый оттенок, брондирование.
1.9.4. Цвет глаз: зелёный.
1.9.5. Особенности внешности: пигментное пятно под левой лопаткой.

Глава II
биографическая

Пришло время, когда наше оружие начало развиваться быстрее, чем мудрость, и мы чуть не уничтожили себя.
1. Родилась в многодетной семье, что во многом сказалось на её характере. Старшие сестра и четыре брата имели полнейшую безнаказанность и власть над малышом, которого постоянно работающие родители не могли защитить. Да и не хотели, считая, что братья и сестра не издеваются над Николь, а воспитывают. Быть может, так и было, но вечно жаждущая внимания и равноправия Николь считала иначе.
2. Николь росла «пацанкой» и всё детство возвращалась домой в синяках и ссадинах. Она несколько остепенилась в средней школе, когда её воинственный характер стал перетекать во властолюбие. Она начинала взрослеть, в некотором роде мудреть и понимать, что хитростью и женственностью можно добиться намного большего, чем кулаками.
3. Постоянно была в конкуренции со старшей сестрой и старшими братьями, пытаясь доказать родителям и окружающим, что не хуже них. Воспитала в себе маниакальную целеустремлённость и силу духа.
4. После школы поступила на факультет журналистики вопреки воле родителей, которые хотели, чтобы она стала врачом, как её сестра. Чем старше становилась Николь, тем большим холодом пропитывались её отношения с семьёй, и её демонстративный переезд в Сан Франциско и профессиональный выбор стали последней каплей.
5. Мало чего боится в жизни, любит сложности, любит испытывать себя. Она без малейшего страха готова отправиться в сердце террористической организации или в тыл врага во время военных действий, но ужасно боится ежегодных поездок на Рождество в Роли к родителям. Каждая такая поездка заканчивается скандалом, и каждый год Николь ищет повод не предпринимать её или поехать с кем-нибудь из друзей или ухажёров. Тем более теперь, когда ей далеко за 30, а она до сих пор одинока, на что ей постоянно указывают родители и приводят в пример её братьев и сестру. Всё стало особенно ухудшаться, когда на один из ужинов она привела Тима, своего жениха, который, несмотря на все мольбы и тренировки, устроенные ему невестой, не сдержался и несколько раз весьма саркастично осадил её братьев, которые пытались его подколоть, да и весь вечер шутил как раз именно так, как Николь шутить ему запрещала (но не смогла сдержать улыбки и смешков, чем всё усугубила). Семья его невзлюбила, мать поругалась с дочерью и запретила выходить замуж за этого «неотёсанного грубияна, который только и умеет, что драться и убивать людей», но когда Николь слушала родителей? Впрочем, на этот раз ей пришлось послушать, а также при каждом разговоре теперь выслушивать проповеди, многозначительно начинающиеся с трёх магических убивающих слов: «А мы говорили».
6. Недостаток семейного тепла и личной жизни ревностно компенсировала карьерой: Николь не только нашла работу раньше всех своих однокурсников, не только получила собственную колонку уже через год, она также продолжила образование: у неё три диплома.
7. Николь много раз работала «под прикрытием». Так, через год после окончания магистратуры ей предложили провести собственное журналистское расследование, обличающее коррупцию в одном из частных университетов Окланда. Тогда Николь уволилась и поступила на докторантуру в области лингвистики. После скандальной статьи, которую Николь опубликовала через полгода обучения, её торжественно отчислили, но Николь была бы не Николь, если бы не поступила в другой университет, где защитила бы свою кандидатскую через 5 лет. Когда друзья спрашивают её, зачем ей это было нужно, Николь возмущённо изумляется: «Да я полгода торчала в библиотеке! Как я могла не закончить то, что начала!» – и эта история полностью отражает характер Ники. Она всегда заканчивает то, что начала, если даже в этом нет смысла.
8. Николь также закончила магистратуру в области политологии. Примерно с четвёртого года работы она начала менять свою специализацию на политические обзоры. Не было необходимости получать политическое образование, но Николь хотела во всём быть профессионалом, «потому что как можно писать о том, в чём не разбираешься?»
9. Именно работа в политическом спектре принесла ей наибольший карьерный рост: то она разоблачила сенатора, который постоянно говорит о семейных ценностях, а на деле как минимум два раза в неделю предаётся разврату с проститутками любого пола и возраста (о, конечно же, он не знал, что та горячая красотка, которая сбежала сразу после «разогрева», собиралась писать о нём статью); то конгрессмена, продающего землю в национальных парках под строительство частной недвижимости; то начальника полиции во Фримонте, который крышевал афганских наркоторговцев и «проплачивал» мэра; то разгромила в прах новый законопроект и стравила оппозицию с действующей властью… Всего за несколько лет она зарекомендовала себя как человека, которого ни в коем случае нельзя пускать к себе в офис и которому ещё опаснее не дать интервью.
10. Она организовала себе скандальное увольнение, фиктивно лечилась от депрессии в клинике и постоянно писала в своём блоге о том, как хочет тихой, спокойной жизни, где не приходится лгать, не приходится бегать за павлинами в костюмах, не приходится подвергать свою жизни опасности… В конце концов, у неё есть учёная степень, почему бы не устроиться на полставки в какой-нибудь университет? Что может быть обыденнее скромной жизни преподавателя? И вскоре она действительно устраивается преподавателем в Академию Звёздного Флота. Но хорошо знающие Николь люди совсем не верят, что дело действительно в поиске мирной жизни…

Глава III
о характере

Люди недаром говорят: характер закладывается в колыбели.

Ω Не любит, когда ее зовут по фамилии.
Ω Бесстрашная. Конечно, ей бывает страшно, когда она видит мышь или проникает в секретное хранилище ради информации, но со всеми трудностями в работе и жизни справляется с храбростью.
Ω Терпеть не может, когда принимают решения за нее.
Ω Немного суеверна, любит амулеты и обереги.
Ω Любит поспать до обеда, мягкие тапочки, свою работу и путешествия.
Ω Жизни себе не представляет без кофе.
Ω Легко находит подход к людям, втирается в доверие.
Ω Ответственная, материал сдавала вовремя, всегда защищает свои источники.

3.1. Плюсы характера: весёлая, лёгкая на подъём женщина с прекрасным чувством юмора и активной жизненной позицией. Успевает всё и всегда: вы никогда от неё не услышите «у меня нет времени». Встретиться с подругой за полчаса до сдачи материала? Отправиться в Италию на выходных накануне конференции в Бостоне? Приехать на внеплановую летучку из отпуска в Бразилии? Конечно, да! Друзья называют её ведьмой, потому что у Николь всегда есть время на всё: на самом деле, она просто умеет организовывать своё время так, что в сутках не остаётся ни одной минуты, когда она сидит без дела – будь то ужин или пробка в городе. Она достаточно внимательный и заботливый друг и всегда готова прийти на помощь. Ответственная, целеустремлённая, храбрая, уверенная в себе женщина. Прекрасный оратор. Несмотря на бойкий, мальчишеский характер умеет быть женственной и даже не только тогда, когда ей это нужно. Сочетает в себе жёсткость и нежность: жить не может без цветов, молочного шоколада и мягких пледов. Обожает пушистых котов и готова тащить в дом любого щенка и котёнка, встреченного на улице, а потом через свой (весьма популярный) блог искать малышу новый дом.
3.2. Минусы характера: властная женщина. Виртуозная лгунья и лицемер – но, как она сама себя уверяет, исключительно в профессиональных целях. Бывает агрессивной, не умеет идти на компромисс. Любит командовать, чем часто бесит тех, кому приходится с ней работать. Несмотря на то, что умеет давить мягко и по-женски, далеко не всегда считает, что человек «достоин» её ухищрений и не стесняется высказываться прямо в лицо. Лишена таланта вовремя закрывать рот. Ненавидит, когда её подавляют, делают замечания, дают советы, о которых она не просила, и – главное! – принимают за неё решения: Николь сразу вырастит вашу муху в разъярённого слона. Никогда не боится разбивать сердца тем, кто ей не интересен, и может спокойно заявить на вопрос «друга» о том, почему она не отвечает на звонки, безразличной фразой: «Потому что мне с тобой слишком скучно». Умеет и любит манипулировать людьми. Карьеристка до мозга костей.
3.3. Умения: с детства занималась боксом и, если что, не даст себя в обиду. Несмотря на особенности ландшафта Сан Франциско, перемещается по городу почти всегда на велосипеде, что свидетельствует о её неслабой физической подготовке. Хорошо стреляет. Совершенно бесполезный человек на кухне, и если бы не домработница, жила бы в постоянном свинарнике, чего стыдится и что скрывает демонстративным педантизмом. Красиво пишет (что относится как к почерку, так и к слогу) и говорит, не "экает", думает и говорит одновременно и не даст застать себя врасплох, профессионально может загнать собеседника в тупик и не менее профессионально не позволить загнать в него себя. Может найти подход к совершенно любому человеку. Отлично плавает и немного справляеся с уинд-сёрфингом.
3.4. Страхи: семейные вечера. Из-за проблем с семьёй боится брака, материнства, серьёзных отношений – которые, к слову, в её жизни были только однажды и, мягко говоря, отнюдь не поспособствовали победе на этим предубеждением. И в то же время панически боится одиночества, в чём не признаётся даже сама себе. Боится космоса, свободного падения, атракционов и кукол.
3.5. Предпочтения: тюльпаны и полевые цветы. Эспрессо лучшего качества. Постоянно тратит деньги на всевозможные кулоны-амулеты, ловцов снов и всевозможную дребедень и говорит, что даже если не помогают, то уж точно не навредят, «ведь они такие милые». Любит всё мягкое: мягкий матрас, мягкие подушки (очень много подушек!), мягкие пледы, одеяла, тапочки, халаты…  Любит Пину Коладу, молочные и алкогольные коктейли. Любит холодное оружие. Да и вообще оружие. Ненавидит мелодрамы, любит читать психологические статьи и исследования. Любит море, путешествия и экстрим. Несмотря на своё властолюбие, не переносит слабых и глупых людей и считает, что с ними слишком скучно. Терпеть не может томных романтичных подкаблучников; питает неконтролируемую слабость к мужчинам в форме. Обожает Сан Франциско и очень гордится, когда ей говорят, что никогда бы не подумали, что она родилась в другом городе.
3.6. Тип личности: экстраверт | ярко выраженный холерик.

Глава IV
организационная

Вы хотите свободы? Пора вам понять, что свобода — не дар, её нужно заслужить.
4.1. Связь с вами: vk.com/so_aggressor.
4.2. Где нас нашли: рассказали про ваш проект.
4.3. Чего хотите от персонажа: совать нос, куда не следует.
4.4. Основная игра: у меня детская травма и паническая боязнь массовых отыгрышей, но ведь нужно бороться со своими страхами?..
4.5. Пробный пост:

торжественно клянусь так много не писать! :о

Я закричал. Как же ей удалось впиться в мою руку прямо под пластырь? Как? Как?
Корнелия не перестаёт меня удивлять. Она даже не поинтересовалась, что с моей рукой и почему на ней повязка. Не заметила, думал я. Но нет. Заметила. Но зачем интересоваться тем, что я чувствую и о чём я думаю, интересоваться моей жизнью, интересоваться, что со мной произошло, зачем самой просить меня говорить о себе, когда я могу так прекрасно молчать и так прекрасно слушать, как она говорит о себе. Она интересуется моими проблемами только тогда, когда на них можно давить. Как сейчас.
Я не просто закричал. Я взвыл и рванул от неё в сторону: она слабее, чем я, вырваться из её хватки мне удаётся намного, намного легче, чем ей удалось из моей. Но за эту секунду, когда её ногти впились в мою плоть, когда один из них проворно и искусно пролез между повязкой и кожей, войдя в мой шрам, она превзошла всю ту силу, то терпение и тот напор, которыми я медленно мучил её ещё недавно. Наверно, у меня там внутреннее кровоизлияние. Это адская боль. Невыносимая! Мне кажется, там лопнул шов. Повязка краснеет. Повязка очень быстро краснеет. Видимо, уже не внутреннее. Я сейчас запачкаю кровью пол.
Я продолжаю выть сквозь стиснутые зубы. Отомстила так отомстила. Молодец, Корнелия. Ты себе не изменяешь. Как ты могла позволить мне причинить тебе больше боли, чем ты можешь причинить мне. Я уже и забыл о своей руке! Я даже почти не чувствовал боль, когда сжимал твою. Но ты, как всегда, нашла моё самое слабое место и впилась в него своими когтями. Не то же ли самое ты сделала, припомнив мне мою мать? Это можно было бы принять за банальное клише, примитивный сарказм, но Корнелия потрудилась показать мне своим голосом, что здесь нет ничего примитивного. Я слышал этот язвительный тон, меня можно называть параноиком, но я поклясться готов, она била меня штыком. За что? Неужели ты настолько подлая? Ведь ты знаешь. Знаешь, что моя мать никогда не стала бы, как ты выражаешься, подтирать мне сопли. Ведь ты знаешь, что я не общаюсь с ней, и ты могла бы догадаться, это не сложно, что я чувствую глубокую обиду. У тебя ведь была похожая ситуация с родителями. Ты ведь должна знать эту боль! Но у тебя есть дочь. У меня нет никого. И ты всё равно втыкаешь нож в мою больную рану. В мою самую больную рану. Не нужно. Говорить мне. О моей. Матери.
Уже тогда я почувствовал, как всё начало меняться. Но я был слишком занят жалостью к себе, шоком и отчаянной попыткой выкарабкаться из этой темноты непонимания и отчаяния. Я не понимал, что тьма сгущается. Я только чувствовал, как кружится голова, как пульсирует кровь, как тяжело дышать. Тяжело дышать.
Когда друзья предают, возвращаешься домой. Туда, где всегда ждут и всегда поддержат. Бескорыстно и искренне. Но только мне некуда возвращаться. Я с таким нетерпением жду окончания программы и возвращения домой… как будто мне есть, что делать дома. Как будто там меня кто-то ждёт. Что-то ждёт. Но я больше не могу находиться в Америке, среди американцев, среди английского языка, снега, холода и открытых пространств.
Я слетел с катушек? Да. Да! Да, чёрт возьми! Я совершенно потерял разум, потерял себя, потерял вменяемость и связь с реальностью. Но ты и сама прекрасно знаешь, что свели меня с ума не психи. Свела меня с ума ты.
Всё перемешалось. Измена, корысть, таблетки, секс, рабство, мама, рука… мне кажется, сейчас намного больнее, чем было тогда, на крыше. Сейчас нет мороза, притупляющего боль. Более того. Я разгорячён. Я невероятно разгорячён. И я чувствую пульс в своей ладони, я чувствую, как удар за ударом сердце выталкивает кровь сквозь разошедшийся шов. Мерзкое ощущение. Мерзкое тепло на руке. Мерзкий воздух. Я задыхаюсь от боли. Мне не хватает кислорода. Я уже не могу кричать, потому что после моего воя дыхание сбилось ещё сильнее. Теперь мне его не восстановить. Но не успеваю я собрать себя и попытаться противостоять резкой боли, как в моё месиво отчаяния добавляется ещё одно. Я ведь согнулся тогда, сжав больную руку. Стал меньше, доступнее для её атак… но я не думал, что этого не достаточно. Что, блять, вскрыть швы на руке, которую мне оперировали после проникающей глубокой раны, недостаточно.
Я не слишком был зол на неё за это. Это объяснимо. Я сделал ей больно, что, возможно, было лишним. Пытки были лишними, но я не могу даже раскаяться за них. Я не хочу так думать, но… не могу перестать думать о том, что она это заслужила. Но и я тогда заслужил. Насилие порождает насилие. Я сдавил её больную руку, она ответила мне тем же. Утроенным тем же, но… это же Корнелия. Она всегда драматизирует, симулирует и преувеличивает масштабы своих проблем. Возможно, в её понимании то, что сделала она, даже на 50% не равнозначно тому, что сделал я. Я, всё-таки, понимал, что меня ждёт, когда бросил Корнелии вызов.
Но дальше… зачем?! Тебе не достаточно того, что из моей руки идёт кровь? Что я задыхаюсь от боли? Нет. Она видит, что я остановился. Она видит, что я не нападаю. Что я завяз в своём болоте боли. И она решает меня добить: она бьёт меня по лицу. Теперь она не остановится, пока не уничтожит меня до конца. Моя слабость её питает. Я это чувствую на своей щеке, на горящей, пульсирующей щеке.
Болото боли. Настоящее болото. Чем отчаяннее пытаешься вырваться, тем быстрее тонешь. А я только и делаю, что рвусь во все стороны, рвусь из него наружу, одержимо борюсь за жизнь. Я сам себя уничтожаю. Шансов спастись один на сотню, но даже этот один можно найти, если успокоиться, если погружаться в трясину медленнее, медленнее, хладнокровнее, если смотреть по сторонам трезво и рассудительно, только тогда можно заметить, что где-то свисает ветка, за которую можно вытащить себя. Но я этого не делаю.
Нужно успокоиться. Но я уже не могу. Это пощёчина ранила меня глубже, чем ногти, разрывающие шов моего шрама.
Вот тогда мой стеклянный мирок начал рассыпаться, осколок за осколком, крошка за крошкой; рушилось всё, рушились стены, рушились дома, растения… всё превращалось в бесцветную пыль. Я оставался один. И без моей стеклянной стены, без моей ограды, защиты и брони, кислород начал высасываться в вакуум и ничто не могло его остановить, задержать внутри меня. И я остался в пустоте.
Меня никогда не били по лицу. До сегодняшнего дня я не знал этого чувства. Я не знал, каково это, чувствовать жжение, жар на лице и возмущение где-то внутри. Не просто возмущение. Уязвлённость. Оскорбление. Я был взбешён. Взбешён её поступком. Это было больно, наверно: я почти не чувствовал. Я задыхался. Я…
Я не мог сказать ей ни слова.
Я просто замер и смотрел на неё, потому что даже просто стоять было непросто. Даже не почувствовал, как руки безжизненно повисли. Мне казалось, я качаюсь. Мне казалось, комната крутится и дрожит. Стены дрожат. Потолок дрожит. И пол плавает волнами.
Мне казалось, прошла целая вечность, пока я делал вдох.
Она упала, но мне всё равно. Я даже не думаю о том, что этот её удар отомщён. Нет. Мне всё равно. Потому что я постепенно начинаю осознавать, что со мной происходит.
Я снова отворачиваюсь к окну и напряжённо дышу. Чувствую, как по ладони стекает к пальцам тоненькая струйка крови, но кого это волнует. Я только сейчас начал слышать себя. Слышать своё дыхание. Я только сейчас осознал, что истинный позор ещё впереди.
Как же я забыл. Как же я забыл. Как же я забыл. Нельзя так часто дышать. Как я мог забыть, что… что…
Я задыхаюсь.
Совершенно не обращаю внимания на её движения. Пусть делает, что хочет. Но я задыхаюсь.
Теперь уже слишком поздно. Я уже начинаю задыхаться, и… незачем паниковать. Ингалятор в тумбочке. До тумбочки три шага. Незачем паниковать.
Но я справлюсь без ингалятора. Нужно успокоиться. Я задерживаю дыхание. Один. Два. Три. Вдох. Один. Два. Три. Выдох. Медленный выдох. Один, два…
Всё нормально. Всё дело в том, что со мной всё это происходит впервые. Это моя первая любовь, мои первые серьёзные отношения. Первая измена. Первая пощёчина. Слишком много стресса. Я могу с этим справиться. Эмоции, ничего более. Такое случается со всеми. Ничего особенного не произошло. Я бы смог справиться с этим легче, если бы со мной уже случалось что-нибудь подобное. У моего приступа есть объяснение. Есть логическое объяснение. И я это понимаю, понимаю природу своей боли, понимаю её в некотором роде искусственность... понять боль – суметь преодолеть её. И я преодолею. Ничего не произошло. Всего лишь женщина, которую я люблю, меня использует, это не повод для истерики. Не повод для таких страданий. Я же мужчина. Я мужчина. Я умею успокаивать себя. И я смогу успокоить себя и сейчас, я смогу, но... Но это… взрывает меня изнутри. Разрывает на куски. Она разрывает на куски. И никакая логика, никакое самовнушение мне не помогают. Но я должен, обязан справиться.
Но она не позволит мне справиться. Она начинает говорить жестокие слова. Такие жестокие, что новая волна возмущения начинает раскручивать цунами во мне, и я тону, мне снова нечем дышать. Я не могу… не могу понять. Как. Как она может так говорить? И мне особенно больно от того, что мне очень, очень хочется… поверить её словам. Мне хочется обнять её и сказать: «Я люблю тебя. Я не такой, как они. Я не буду делать тебе больно. Я буду понимать тебя. И любить такой, какая ты есть». И за это мне хочется выпрыгнуть в окно. За это я себя ненавижу. Ненавижу свою слабость. Ненавижу свою слабость перед ней, свою ранимость, свою зависимость от неё. Как она может быть так жестока? Даже сейчас, даже сейчас она пытается манипулировать мной. Даже сейчас! Она давит на жалость, она взывает к моей совести. Она снова пытается сделать из меня покладистую собачку, маленькую, послушную, вечно преданную и вечно счастливую, как её всегда радостный малыш Чаплин.
Но я больше не позволю делать это с собой. И осознание того, что она настолько… настолько презирает меня, настолько не уважает, что позволяет себе вот так говорить со мной, давить на меня, внушать мне, что я виноват, виноват во всём, в том что возмущён её изменой, что отказываюсь от сексуального рабства, что требую взаимности своим чувствам, что…
Да как ты можешь, Корнелия?!
Как ты можешь сейчас требовать от меня любви и заботы, как ты можешь делать это сразу после того, как показала мне, что никогда я не получал и не получу ни любви, ни заботы от тебя? Как ты можешь давить на мои чувства к тебе, если теперь мы оба знаем, что у тебя у самой чувств нет никаких. Никаких ко мне. Ты правда думаешь, что я настолько жалкое существо, что поведусь на этот бред? Что растрогаюсь и начну убеждать тебя в том, что я именно такой, как ты думала, что я хочу тебе помочь?
Нихера я не хочу тебе помочь! Ты не достойна помощи. Ты не достойна любви. Ты расчётливое, жестокое существо, которое живёт за счёт других. Ты паразит, Корнелия. Тебе необходима чужая жизнь, чужая боль, чужие чувства. Ты питаешься нами, питаешься другими людьми, ничего не отдавая взамен. И тебе хватает наглости обвинять меня в том, что я уличаю тебя в твоём паразитизме?
Но хуже всего мне не от её жестокости. Хуже всего мне от осознания того, что, пускай на секунду, пускай на долю секунды, мне захотелось её пожалеть, прикрепить эту пиявку обратно и пожертвовать ей свою кровь. Я презираю себя за это. За эту слабость. За то что такие мысли вообще смогли родиться во мне. За то что Корнелия знает, прекрасно знает, что они могут и рождаются во мне. За то что она так крепко обвязала меня своими лесками. И каждый раз, когда она их дёргает, моя плоть рассекается, как рассёкся шрам до крови. И особенно я рву себя на части от осознания того, что завтра, через день, через неделю... я буду оправдывать её. Я буду винить себя. Я буду желать примирения, блять! При всей своей обидчивости, при всей своей мстительности, я буду всем сердцем желать возвращения Корнелии. И я ненавижу себя за это. Я хотел бы продлить свой гнев, запомнить его, пришить его намертво к её образу, чтобы каждый раз, вспоминая Корнелию, я бы вспоминал, как она поступила со мной и как я негодовал.
И самое ужасное, что она действительно считает, что права. Искренне думает, что права. Меня трясёт, трясёт от бессилия, трясёт от обиды, несправедливости, беспомощности и отчаяния. Я ничего не могу ей объяснить. Я ничего не могу ей сделать. Потому что я её люблю, а она меня нет. Потому что я чувствую, а она нет. Я изначально был обречён на провал, потому что слишком эмоционален и слишком зависим. Она же зависима только от таблеток. Жалкая женщина. Но не настолько, насколько жалок я.
Всё кончено.
Всё абсолютно точно кончено.
Я слышу себя. Я слышу свои судорожные вздохи. Сердце бьётся невыносимо, голова кружится невыносимо. Я задыхаюсь. Я слишком часто дышу. Я чувствую, как воздух течёт в лёгкие, я чувствую, как они раздуваются, я всё чувствую, кроме кислорода. Как будто я дышу плацебо, как будто воздух – пустой. Ужасное, давно забытое чувство, когда не можешь дышать медленнее, вдыхаешь всё быстрее, быстрее, понимая, что дальше будет только хуже, что нужно остановиться, но… не можешь.
Я не чувствую боль. Ничего не чувствую кроме того, что очень часто и тяжело дышу.
Ингалятор в трёх шагах. Незачем паниковать.
Но проблема в том, что я не хочу доставать ингалятор. Я не хочу. Я не хочу ещё сильнее унизиться перед Корнелией. Не хочу показать ей ещё одну свою слабость. Я никогда не говорил ей о том, что у меня астма, астма с детства, да и до сегодняшнего дня… у меня уже очень, очень давно не случалось припадков, когда я задыхался ВОТ ТАК. Простая дыхательная гимнастика, и всё проходило. Самовнушение. Я умею сам себя успокаивать. Часто гуляю в парках, выезжаю за город, у меня даже ионизатор воздуха в спальне. Я слежу за своим здоровьем, чтобы никак не отличаться от нормальных людей. Для профилактики я два раза в год по три недели принимал лекарства, и всё было нормально. Я всё равно всегда ношу ингалятор с собой, на всякий случай. Один есть в кабинете, два дома (в спальне и в ванной). И ещё один всегда при мне. Не то чтобы я параноик, но они продаются в наборе, и я обычно не успеваю их потратить. Поэтому у меня всегда целая куча ингаляторов, и за последние годы ещё не приходилось использовать эти запасы на экстренный случай. Один раз у меня чуть не случился припадок (опять с Корнелией, кстати говоря), но тогда мне удалось справиться самому.
Удастся и сейчас. Удастся и сейчас. Нельзя, чтобы она знала о том, как я слаб и болен. Только не сейчас. Только не тогда, когда я и без того унижен и растоптан.
Я вдруг осознал, что держусь за подоконник и еле стою на ногах. Я дошёл до подоконника? Как? Когда? Смотрю на кровь, контрастно поблёскивающую на белом пластике. Меня трясёт. Моя спина согнута. В меня совсем не поступает кислород. Ужасно. Ужасно! Я не могу сделать выдох. Это очень страшно. Я совсем забыл, насколько это страшно.
Помню, как во время приступов меня обнимала мама, гладила по голове и рассказывала, как красив лес. Она хорошо умела рассказывать, а у меня было богатое воображение, и я чувствовал, как шелестят стебельки травы, я чувствовал себя в лесу, и вот уже скоро приходил папа с ингалятором, и всё заканчивалось. В последний раз она так бережно утешала меня, когда мне было лет девять, а потом всё начало меняться. Они стали менять тактику, стали давить на меня, учить меня успокаиваться самому. Потом этот идиотский диагноз. Мысли о скорой смерти. Вечное напряжение дома.
Хватит.
Надо открыть окно, вышвырнуть в него воспоминания и забрать воздух. Я поднял правую руку и нервным рывком, не с первой попытки, дёрнул на себя порывы зимнего воздуха. Обычно помогало. Я с отчаянием вдыхаю холодный воздух, но…
Я справлюсь сам.
Может быть, в этом году я забыл про второй ингаляционный курс? Я проводил его в ноябре? Мне кажется, проводил. А может быть, нет? Должен был. Я не мог забыть. Я уже много лет каждый ноябрь и каждый май провожу этот курс. Я не мог забыть. Не мог. Но почему у меня припадок? Почему я задыхаюсь, чёрт возьми?!
Корнелия меня таким не увидит. Она уже видит, но…
Она снова говорит. Она снова, чёрт возьми, говорит! Я стою к ней почти спиной, боком, и она не видит моего лица. Не видит, как я задыхаюсь. И от её слов мне хочется рыдать.
Я нахожу в себе силы повернуться к ней лицом, судорожно держась за подоконник. Я смотрю ей в глаза, и мне очень хочется сказать ей, что я по-прежнему её люблю. Но какой в этом смысл? Тебе ведь именно это и нужно было? Чтобы тебя любили? Дело ведь в этом. Тебе нужен был кто-то преданный и покорный, и ты не можешь смириться с тем, что я не оправдал твои ожидания.
А ты, Корнелия. А ты любила меня? Хоть когда-нибудь?
Так какого же хера тебе от меня надо?!
Я так многое хочу ей сказать. У меня мокнут глаза, и я судорожно открываю рот, но я не могу… не могу говорить. Я глотаю воздух, жмурюсь, снова смотрю на Корнелию, снова приоткрываю рот… но всё, что я могу делать – это задыхаться.
Я этого не сделаю. Я не сделаю этого перед ней.
Но я больше не могу бороться с этим. Моё дыхание уже слишком громкое. Уже даже Корнелия, как ни пытается игнорировать моё существование, не может не заметить, не услышать, что я задыхаюсь. Позор. Какой позор. Я ещё никогда не был так унижен.
Всё кончено. И я, заплетаясь в своих ногах, рванул к двери. Я уже не могу думать о том, как выгляжу. Мне уже всё равно. Мне уже на всё наплевать. Паника. Пусть вытирает об меня ноги. От меня уже ничего не осталось, чтобы бороться за свою гордость. Она уже и так. Уничтожила меня. Даже сейчас, плача в углу, голая, раненная и растрёпанная, такая беспомощная и жалкая, она умудряется продолжать убивать меня. Делая при этом вид, что жертва здесь она. Немыслимая жестокость.
Я спотыкаюсь, еле открываю дверь и выбегаю в коридор. В ванной есть ингалятор. Я сделаю это в ванной, где она меня не увидит. Надо только добежать.
Я падаю на колени перед шкафчиком и ударяюсь головой о раковину, но я уже давно не чувствую боли. Только очень горит место ушиба, как будто я нагнулся над свечкой. Мои руки меня не слушаются. Задыхаюсь. Всё в моей крови. Задыхаюсь. Чёртов ящик. Не выдвигается. Вдох. Вдох. Я не могу сделать выдох. Я не могу сделать даже вдох. Мне кажется, я его делаю, но… но где кислород? Он где-то в моей голове, поэтому всё вокруг трясётся, трясётся, убегает от меня… но мне нужно больше. Как недавно было нужно больше от Корнелии. Как недавно я не мог остановиться с ней, также я не могу остановиться и сейчас. Я так резко, наконец, выдернул ящик, что ударил им себя по подбородку, но я всё ещё не чувствую боли. Только дышать становится всё сложнее и сложнее. Руки дрожат. Я истерично впиваюсь обеими руками в ингалятор. Вдох. Теперь нормальный вдох. Снова вдох. Ещё. Ещё. Откат. Я обессилено переваливаюсь на пол с колен, прислоняясь спиной в угол из ванны и стиральной машины. Спиной в стиральную машину, боком в ванну. Только правая нога остаётся согнутой в колене: левая обессилено падает на пол, как и левая рука. Мне вполне хватает правой, здоровой, чтобы держать ингалятор и дышать. Кожа съёживается, меня даже передёрнуло от холода ванны, но это приятно. Холод приятный. Что угодно, только бы сбить пульс и огонь. У меня совсем не осталось сил, и мне кажется, что я сейчас заплачу.
Наплевать на Корнелию. Я сейчас о ней не думаю. Я ни о чём не думаю. И ничего не чувствую. Кроме того, что в меня, наконец-то, поступает кислород. Я дышу в ингалятор, ослабевая и расслабляясь, и во мне всё меньше и меньше остаётся сил для борьбы. Умиротворение. Бесчувственность. Нирвана. Только я и пустота. И я уже не знаю, где граница. И я уже не знаю, может быть, я и есть пустота.
Не знаю, сколько прошло времени, я просто сижу на кафеле и дышу через ингалятор, и мрачное удовольствие растекается по моим сосудам. Мне нужен мой ингалятор. Мне не нужно ничего больше. Мне нужно только сидеть в спокойствии и дышать. Это такое счастье, просто дышать. Я даже не сразу услышал шум за дверью. Я даже не сразу сообразил потянуться к двери и запереть её, пока Корнелия меня не увидела. Или сообразил, но… мне было слишком всё равно. Я не мог пошевелиться. Что мне остаётся? Она уже видела, как я, задыхаясь, как последняя истеричка, вылетел в ванную комнату. Увидит она меня с ингалятором или нет… худшее она уже видела.
Но она ещё никогда не видела меня сдавшимся.
ПОШЛА ВОН ОТСЮДА!
Пошла вон, Корнелия! Какое ты имеешь право идти за мной! Какое ты имеешь право смотреть на меня! Жалеть меня! Презирать меня! Какое ты имеешь право обвинять меня в чём-либо, требовать от меня что-либо, укорять меня в чём-либо! Ты довела меня до приступа, ты довела меня до того, что я сижу на кафеле и не могу пошевелиться, не могу оторваться от своего ингалятора, не могу… даже разозлиться на тебя не могу. Только где-то очень глубоко рвётся и мечется жгучая боль, но это похоже на вопль в чаще пустынного леса. Никто его не слышит. Даже я. Единственное, что меня волнует, это газ, текущий в мои лёгкие. В мою кровь.
Но я не могу закричать. Не могу выгнать её отсюда. Не могу сказать тебе, Корнелия, какая ты сука, твою же мать! Ты этого хотела? Хотела видеть меня уничтоженным? Тебе мало всего того, что ты и так уже сделала? Что ты ещё хочешь сказать? В чём ты ещё хочешь меня обвинить? Обвинить после того, как использовала мои чувства и как изменяла мне. Я даже не могу сформулировать. Сформулировать свою боль. Но я даже… не хочу. Ничего не хочу тебе говорить. Просто оставь меня в покое.
Боюсь, тебе пора искать нового влюблённого идиота, который будет выписывать тебе рецепты.
Ты не достойна того, чтобы тебя любили.
Я вижу её ноги и не могу поднять взгляд, да и не хочу. Сейчас она начнёт говорить. Нет. Пожалуйста, Корнелия, только не сейчас. Я больше не могу слышать твой голос. Я не могу видеть тебя. Я не могу видеть твои ноги, на которых розоватые следы от моих пальцев. Мне хочется плакать. Мне хочется кричать. Но я не могу даже пошевелиться. Мне удаётся выдавить только одно слово, на выдохе, чуть отстранив трубку ингалятора от своего лица, лишь на секунду, пока я выдыхаю единственное слово, которое могу произнести.
– Уходи.